Сегодня – день рождения органиста Олега Киняева (1964-2014) и я традиционно пишу этот пост.
Он ушёл из жизни в 49 лет, ровно столько мне сейчас. Много это или мало? Чем дальше живу, тем меньше знаю.
Много ли он успел, в сравнении в тем, что мог бы успеть? Тоже не знаю, боюсь ответить правду. Есть ли у каждого свой срок, и пр. и пр.? - сомневаюсь, мне всё сложнее рассматривать жизненные кристаллы под каким-то определённым углом.
Мог ли бы он много успеть и дольше прожить, получив в подарок судьбу родиться в России? — Не даёт ответа.
Олег самый петербургский человек из моего окружения. Вероятно, как Каравайчук, как Балабанов, как Курёхин, но тех я не знаю, а вот не-лёгким счастьем общения с Олегом – я обладал. И очень ценил, и хорошо понимал, с кем рядом я нахожусь. Вероятно, ему была симпатична моя дистанция, несмотря на то, что в общении с близкими людьми у него не было границ, он их стирал – во все стороны, тоже в каком-то смысле по-петербургски.
Я задаю себе вопрос – как, кем, с кем бы он был сейчас, и не могу ответить.
Как «мой» Петербург-Ленинград, «его» Время – ушло.
Он, наверное, единственный из известных мне музыкантов высшей лиги, кто служил в армии, в Советской армии, под началом того самого Дудаева, тогда советского военачальника, в Эстонии. Чтобы он сейчас чувствовал по поводу злобы дня? Тоже не знаю, но я не боюсь той возможности, что мы бы с ним разошлись в оценках – мы бы не рассердились друг на друга, как и в 2014, и в нём было благородство позволять другим думать иначе. Есть вещи поважнее. Он родился в Харькове и, как известно, его первые шаги в карьере органиста были связаны с Харьковом, он любил этот город. Он был неотделим от духа Петербурга, не-парадного, не-открыточного, не того, которого нет и который выдуман теми или иными заблуждающимися, но самого что ни на есть настоящего.
Помню: когда мы прогуливались с ним, что-то увлечённо обсуждая, он делился «детскими» желаниями – жить то в одном историческом доме, то в другом и рассказывал мне всякие подробности – кто где жил. В один из таких домов мне случилось переехать, почти случайно, Перцев дом. Он любил и Васильевский, и Пески, и Коломну, и район верфей, где он проживал по своему последнему адресу в малюсенькой квартирке с отдельным входом, как говорили бы раньше — "швейцарской", достойной явно уж не "главного органиста Мариинского театра".
Огромная библиотека в маленькой комнате. Лосев, Лесков, Салтыков, Халдор Лакснесс, огромный какой-то том Деяний поместного собора 1917-18 гг. – вспоминаю книги. К Бердяеву в момент нашего знакомства он уже остыл.
Он чудовищно много занимался, и чудовищно мало играл, и ещё более чудовищно мало ездил – в сравнении с его масштабом. Великолепные записи, которые остались, случайные, иногда на случайных инструментах и не отражают почти ничего. В Петербурге среди его сверстников и последующих поколений мастеров всегда находились птички позаливистее и попроворнее, и рефлексировавшие по поводу своего места и роли в музыке меньше; он же редко – раз-два в год – ронял нам со своих высот глыбы вроде циклов Мессиана, циклов Баха, вдруг ни с того ни с сего – корпуса сонат Мендельсона, потом вдруг – Музыкального приношения Щедрина, на которое он расточительно потратил так необходимый ему летний отдых, композитор этого кажется не заметил, и ещё и ещё. Был щедр к ученикам, восторгался ими, и наверное это один из способов сделать из людей толк.
Спасибо что был!
